ПРОЛОГ
В подростковом возрасте и юности меня безжалостно терзал сон
Я очень сильно провинился на даче. Там я всегда хожу голым и босиком, как и положено мальчику моего девятилетнего возраста. С утра у меня удик стоял очень сильно, и мне было стыдно так ходить, ведь прикрываться то нельзя, да и нечем. Тут как раз к моим старшим сестрам пришли две подружки их подружки – сверстницы.. Они первый раз видели меня и очень веселились, видя, что я хожу голышком.
Сестры. Как всегда старались показать власть надо мной, в приказном тоне веля сделать то или другое. Мне это нравилось, и было совсем не оскорбительно, а даже приятно.
Подружек очень забавляло что я Анюту и Леську слушаюсь беспрекословно. Они даже заставили меня рассказать им откуда и за что у меня такие тёмные рубчики на попе и ногах. Я послушно стоял перед ними на вытяжку, руки по швам, и рассказывал, кто и за что меня наказал. Их очень смешил мой, стоящий постоянно удик.
Когда я попросился в туалет, я посмел сделать не хорошее, что бы успокоить удик. Ведь не стоять же ему всё время?
Туалет у нас, на даче –на улице. Дверь мне запрещают запирать на крючок, но я думал что успею его успокоить. А тут как раз одна их подружек тоже пошла в туалет. Открыв дверь, она увидела что я, во первых, не сижу (мне и писать тоже положено только сидя, что бы не трогать удик), а во вторых - удик у меня уже в руках и я его яростно тру.
Девочка расхохоталась на всю дачу, и позвала остальных. Мне же велела не двигаться и оставаться, как есть. Мне было очень стыдно, но я послушался её, потому что мне надо слушаться всех девочек. Подошли остальные, вволю посмеялись на до мной, но, конечно, этим всё не закончилось.
Они минут пять решали как меня наказать. Решили, что сейчас же отстегают мой удик и яички крапивой, а потом когда придёт мама, высекут розгами по попе и спине и ногам хорошенько.
Сестры велели мне принести розги. Я быстренько побежал, сверкая голой попой. Крапива у нас растёт только у дороги, за калиткой. Чтобы бы меня не увидели голого и полосатого, босиком, я постарался быстрее нарвать её.
Когда принёс, Анюта с Лесей сказали что не довольны мной, и что надо крапивы принести было больше.
Я расстроился, быстрее побежал за калитку набирать ещё, конечно, голыми руками, все руки исколол сразу же. Удик у меня всё так же и стоял, и было от этого ещё стыднее, особенно выходить к дороге. Сестры, когда я им принес ещё крапивы долго отчитывали меня за то, что я смел сделать, и приказали, что бы я понял сильнее вину, потереть свой удик, как там, в туалете, прямо при них, и кончить на стол покрытый сверху пластиком.
Я первый раз кончал при посторонних, да ещё девочках, которые потом будут меня за это наказывать. С трудом, но я, всё таки, кончил. Мне было очень стыдно.
Девочки были в восторге от увиденного. Они заставили меня намазать часть спермы себе на лицо, а отсталое дочиста слизать со стола. Я подчинился беспрекословно, хотя первый раз пробовал сперму на вкус свою, да ещё всё лицо измазанное. Они сказали - это то, что бы все видели, что ты дрочунишка. Мне очень понравилось это новое для меня слово!
Я сгорал со стыда, и мучался всё усиливающимся возбуждением. Девочки не замечали ничего. Они положили меня на траву, велели задрать ноги вверх и в стороны и очень сильно и долго хлестали мой удик и яички крапивой. Мне было и больно и колюче, и я плакал как маленький мальчик. Это их забавляло ещё сильнее, как и моё измазанное спермой лицо.
Удик, яички и даже мои ноги вздулись от крапивы и очень чесались, но девочки запретили мне трогать и чесать, и велели встать на колени перед беседкой где они играли и держать руки держать за головой.
Через час, наверное, вернулась мама, особо не удивилась тому, что я стою на колешках, потому что Анюта с Лесей достаточно часто меня наказывают, но её очень удивил и расстроил мой вздувшийся удик и измазанное лицо. Сестры, боясь за свои попки. сразу подбежали к маме, и начали на перебой рассказывать что произошло.
Но мама велела мне самому всё рассказать. Потом она меня долго ругала и сказала, что расстроена очень сильно и не ожидала такого от меня, ещё сказала что теперь в туалет я буду ходить только под присмотром сестёр: и писать и какать, что бы я не смел заниматься нехорошими вещами. Потом она велела мне встать с колешек и принести из дома лавку для порки и прутья. Когда я выполнил приказ, она положила меня на лавку, и очень сильно выдрала, каждый прут проговаривая с нотацией. Старалась по складочке под попой попасть как можно больше, не мало досталось и по ногам.
Я сначала вскрикивал, старался терпеть, тем более что тут смотрят незнакомые девочки, но всё равно я потом забыл про это и начал визжать и просить прощения, слёзы градом лились, но мама сама знает, когда можно закончить порку.
Решив, что достаточно, мама велела сказать спасибо за порку (хотя я и сам без напоминаний это всегда делаю), и попросить прощения у девочек, поцеловав им всем ноги, опустившись на колешки. Потом хотела в таком виде и с измазанным лицом отправиться в магазин, но пожалела и не отправила, чем не мало расстроила девочек, которые все вчетвером собрались сопровождать меня. Мама сказала что в следующий раз не жалеть не будет и прикажет, что просят сёстры.
Потом до вечера я играл с девочками, выполняя все их приказания, а они при необходимости шлёпали меня ладошками по израненной попе. Было больно, но не очень.
И только потом мама разрешила мне помыться, прямо тут во дворе при наблюдении Анюты и Леси, и смыть, наконец,то сперму с лица, с которой проходил весь день. Я буду стараться больше не расстраивать маму и сестер и не трогать, и не тереть свой удик, а если трону, пусть они меня купают в крапиве и лупасят прутьями до крови.
1.
Представления, фантазии, возбуждения? Откуда они взялись? НЕ из воздуха же? Почему их не было у других моих сверстников и друзей – только у меня? Разгадка проста: я родился с гиперчувственностью и гипервозбудимостью. Они требовали от меня, начиная с самого раннего детства внимания и удовлетворения. Это, как разгорающаяся печка. Чем больше бросаешь в неё дров – тем больше требуется.
Сколько себя помню мой чилик всё детство, юность и где-то до пятидесяти лет торчал призывно, напоминая о себе. Чем меньше по возрасту я был, тем больше его стеснялся. Сохранилась фотография меня двухлетнего,сидящего на столе, прикрывающего «это место» рукою. Я пытался укротить непокорного: мял бил, привязывал к нему верёвку на неё подвешивал груз – получай! Ничего не выходило – возбуждении только нарастало,а чилик становился каменным.
Я жил в то «златое время» ,когда «секса не было». Точнее родители старательно делали вид, что не замечают что это такое, и не хотят знать. Элементарные знания по сексологии и физиологии мальчика находились на нуле. Не только у родителей, но и у врачей.
Мама вместе с нашим участковым педиатром Людмилой Ивановной Комиссаровой затеяла меня лечить от постоянных простуд «пеницилиновой блокадой» -200 уколов в четыре приёма. Это-то меня гиперчувственного и гипервозбудимого!
Чего добились? Сопливить и кашлять не перестал. Попку не только искололи, не оставив на ней живого места, но открыли, как бы сказал глубокомысленно Фрейд «анальную эрогенную зону. Там всё смешалось, как в доме Облонских. Я боялся уколов. Залезал под кровать. Меня вытаскивали и кололи,кололи, кололи…
Страх соединялся с тянуще тупой болью. Им бы моим «воспитателям» понять, что отрабатывают на мне закрепление условного рефлекса «боль – наслаждение». Почитать, хотя бы Павлова, если Фрейд недоступен.
Куда там! В четыре года бабушка решила воспитывать во мне «мужчину». Естественно поркой. Начала с крапивы. Говорят детские обиды и наказания легко забываются. Враньё! Я помню все в мельчайших подробностях Эта первая крапивная порка была знаменательна тем,что бабушка стегала меня голым(помню,холодный ветерок, пробегавший по коже),не замечала моего стоячего чилика и тем, что после тело неделю, а может быть, полторы сильно чесалось.
Порки стали постоянными и, каюсь, я стал думать, как убежать из дома. Это только в литературных опусах дети, особенно мальчики, охотно ложатся под розги и ремень,и принимают наказание,как должное. Не верю! И свидетельствую, как поротый активно, сильно и разнообразно с 4-х до 15 лет страх порки, боли всегда присутствует.
Другое дело – этим страхом можно управлять. Не знаю, почему мне шестилетнему пришла в голову именно эта идея (возможно, на волне стремления «стать настоящим мужчиной»), но я стал убеждать себя, что бабушкины и материнские порки совсем не страшны, удары не сильны и вообще человек не такое может терпеть, например партизаны на допросе у фашистов.
Эти представления о героях –партизанах и были первыми. Начались они где-то перед школой в шесть – шесть с половиной лет. Что я представлял? Как на лавке задрав юбку секут Зою Космодемьянскую. Представлял то, что знал. Особенно возбуждало(смешно, но это оказалось правдой, реальностью) что на не реагирует на удары, лежит,как вкопанная. Только « с презрением смотрит на своих палачей».
Отец выписывал тогда «Литературку» и в ней было много фотографий на тему Африки и всяких притеснений и мучений африканцев. Одну из них я облюбовал почти на год и ежедневно, запершись в туалете возбуждался ею. Голый негр растянут на бочке, а белый надсмотрщик, то ли господин хлещет его кнутом. Я придумывал десятки историй, связанных с этим негом: его и продали, его и купили. Он не выполнил дневную норму сбора хлопка (это из «Хижины дяди Тома» Бичер Стоу). Особенно меня возбуждали представления, как этого негра секут, что он чувствует. Как напрягает мышцы при каждом ударе и распускает их после.
В школе я сразу же переключился на понравившихся мне девочек. Среди них выделял одну: Марину Сердюцкую. Ей фотграфию со мною(марина на переднем плане) посылаю. Наступила новая эра моих представлений и возбуждений. Девчачья.
2.
Сегодня удивляюсь: какими мы были робкими ицеломудренными. В представлениях, не где- нибудь я видел Марину Сердюцкую исключительно в допустимо реальных ситуация: Моющуюся под душем,лежащую на кровати с задранной юбкой и спущенных вниз по ногам белых трусиках. получающую от мамы порку отцовским ремнём. Эта была вольность. Марина отличница, и пороть её за двойку не могли. Я представлял, что за четвёрку. Сходило! Вторая вольность была с утренней зарядкой. Меня в детстве очень возбуждала картина Татьяны Яблонской «Утро». Девочка на ней одета в маечку и трусики. Я представлял, что она перед душем снимает с себя их и делает ту же зарядку. Иногда этой девочкой становилась Марина Сердюцкая, но чаще это была некая абстрактная девочка идеал.
Настоящий взрыв возбуждений, фантазий произошел в четвёртом классе. Другая девочка Валя Бочарова залезла на стул, чтобы стереть написанное наверху доски (мы дежурили вместе по классу). Был май. Гольфы ослепительно белые, под юбкой черные трикотажные трусики и главное красные и тёмные полоски. Поинтересовался: стесняясь, заикаясь и обливаясь потом откуда они:
- Отец порол за вчерашний кол – срифмовала Валя и засмеялась. Было видно такие наказания для неё обычны, и она воспринимает их как необходимую часть своей жизни.
У меня же произошло замыкание. Моих идей власти над болью и то, что то же самое происходит у девочек, даже в ещё больших размерах. Открытие через год в пятом классе спартанства вывело всех моих девочек воображаемыхв спартанские условия. Пятый класс – начало эякуляции! Она началась с представлений спартанских: девочек секут и очень сильно,но не за двойки или нерадивость в учёбе – просто так, чтобы проверить силу их воли и выносливости.
3.
С появлением эякуляции представления и фантазии резко сократились. Теперь в день можно было вызывать их не больше шести раз. От этого все полутона исчезли. Именно в этот период где-то в 12 лет возникают бесчисленные проекты спартанских школ сечения. Появляются не справедливые, а злые мучающие родители.
Я не раз сопоставлял мои реальные порки, проходившие в это же время с моими предствляемыми и понял: мне не хватало силы ударов. Мама и бабушка не то, чтобы жалели меня: секли во всю данную им природой силу, но произошло то, о чём вдохновенно пишут почти все сексологические исследования: у меня боль прочно соединилась с наслаждением и мой оргазм в прямую зависел от силы ударов. Уверен,если бы эту мою тайну узнали мама с бабушкой – они тут же бы прекратили порки. Но им было неведомо, а мне приятно.
Фантазии развивались по нескольким направлениям.
Самые употребляемые – фантазии замещения. Я поселял себя, свои чувства, переживания в понравившуюся мне девочку и она становилась объектом воспитания поркой дома(и справедливыми злыми родителями) и в спартанкой школе сечения учителями –мужчинами. Можно меня ругать или ненавидеть считать жестоким, но оргазм наступал у меня всегда в момент наивысшего страдания представляемой девочки, чаще всего после выступления крови на рубцах.
С одной из них Олей Киркиной – моей симпатией в 5 и 6 классах я встретился в конце90-х. Рассказал ей по каким мукам я водил её в своих фантазиях, как хлестал по её голой попке солёными розгами и заставлял ходить голой и исполосованной по улице. К моему удивлению она стала сожалеть, что этого не было тогда на самом деле «а сейчас уже поздно».
Были и другие фантазии – запрещения. Я помещал себя чаще всего в заведомо опасные ситуации – представлял голым у лифта, двери которого могли каждую секунду открыться. Или на улице под мостом на реке Яузе (рядом с Высоткой на Котельнической набережной, в которой я тогда жил) Там никогда никого не было, но появиться могли мгновенно: одеться успеть было невозможно. Этот поиск приключений и адреналина всегда отзывался во мне сильнейшей зрекцией. Два прикосновения рукою и – салют!
Иногда в эти фантазии замещения я помещал своих девочек из фантазий. Самая популярная композиция – за двойки родители её наказали: сильно высекли и отобрали одежду, обещав продолжить порку вечером. Девочка (чаще всего это была моя соседка по парте Настя Калугина) вылезала из дома через окно и пряталась голой всё под тем же мостом. По моей версии она жила на втором этаже (на самом деле на16), прыгая растягивала ступню и хромая ковыляла под мост.
Были и просто прямые фантазии, что называется «конкретно и по- поводу. Для этого девочка должна была выделиться среди остальных какой- нибудь яркой, возбуждающей деталью. В начале 6класау нас появиась новая ученица Ира Алексеенко. Девчонки её сразу невзлюбили за постоянное выпендривание. Было он везде – и в одежде. На физкультуре тогда царствовали «трусики – фонарики». Ира пришла, а потом всегда ходила в синем купальнике с большими вырезами внизу, открывавшими её попку и вверху грудь. Мало этого, она пришла с резиновой скакалкой и чуть ли не с порога заявила во все услышание,что по втроника и пятницам «занимается художественной гимнастикой» и со скалкой вначале каждого урока будет делать разминку. И,почти сразу же, махнув оставила фиолетовую полосу у себя на шее и ноге. Эту полосу я прекрасно помню до сих пор. Она стала основой чуть ли не всех моих фантазий той поры. Кое что вошло и в опусы, в тот же «Отчим».
4.
Вбуриваясь в историю моих фантазий нельзя не сказать, что все они обслуживали мой чилик, были стартёрами и провокаторами возбуждения. В сексологической литературе почти нет упоминаний о них. Между тем большинство мальчиков становятся мужчинами через них, формируя тип свой сексульности. У меня – агрессивно – альтуистический.
Я не приемлю с подросткового возраста «зефирного обхождения». Возможно, это от того, что женское, с которым я общался через маму и бабушку было, хотя и недостаточно, но агрессивным. Женщин – воркующих голубок я не видел ни в детстве, ни в юности, ни потом в жизни.
Сколько я себя помню уже в прогулочной группе (4-5 лет) я «западал» на девочек только с ярко выраженным характером мальчика – «пацанок».
Одна из них жила надо мною на 21 этаже (я на 19). Мы часто ходили друг к к другу в гости. Нас объединяли и отцы – военные и то, что нас обоих пороли. Для нас ремень или прут по голой попке был «знаком качества».
Может быть это наивно, но именно такое отношение к ЖЕНСКОМУ,как СУРОВОЙ НЕЖНОСТИ, заложенное тогда прошло со мною по жизни
Найти девочек с мальчишеским боевым и бесстрашным характером было непросто. Гимнастика – сначала спортивная, а потом и художественая ивозникли, как место, где они по определению должны были быть. К сожалению, это оказалось обманом. Характер,как я понял ещё в юношестве воспитывается не в спортивной секции, а в семье. Маленькое отступление об Юле Липницкой. Я немного общался с ней и ей матерью,кстати Дианой в FACEBOOK до изгнания меня оттуда. Вот идеальный для меня уравновешенный,волевой(кстати не без порок воспитанный характер) .
В жизни – таких единицы. Фантазии, представления требуют ежедневного обновления и разнообразия их. Где взять? Невольно и скажу прямо не очень желательно чувство и возбуждение замыкается на себе, уходит в себя. Ты начинаешь сам собою обслуживать свои фантазии.
Началось это ещё лет в 11-12с эякуляцией и требованием новых и острых возбуждений. Как известно, у человека два центра эрекции, говоря грубо – спереди и сзади. О переднем известно многое. О заднем, мало или почти ничего. Между тем, мужской оргазм «заднего производства» гораздо глубже и всеохватывающ, чем традиционны передний через чилик.
Могу засвидетельствовать это, как человек не раз испытывавшей его в интернате с моим приятелем Славой Смирновым и в жизни с моим «банным мальчиком» Мишей Орловым. Но до этого, за десять, нет даже за пятнадцать, я, запершись в туалете садился на ручку вантруса предварительно смазав её мылом. Занятие со стороны весьма странное. Для меня естественное. Сзади горело, жгло хотелось разрядки, удовлетворения. Чуть позже, когда чилик стал не только стоять, но и разбухать непомерно, я всё под тем же глухим и безлюдным мостом через Яузу рвал кожу на нём пинцетом, смазывал головку горчицей: наказывал, усмирял.
Крайняя плоть и способность головки раскрываться – отдельная тема. Мой эротический и месте с ним сексуальный мир во многом сформировался именно на этом физическом, принудительном раскрытии. Возможно, это от того, что я так и не понял своё еврейство. Мать у меняв детстве носила кличку «Арон», и по жизни все считали её еврейкой.. Я старался не замечать. Наверное, зря.
Так или иначе, одним из самых распространённых «наказаний» моего чилика, кроме пинцета было привязывание его за открытую головку к пуговице пальто и хождение так по улице. Сколько раз я проделывал этот фокус, и никто не заметил!
5.
Есть ещё одно обстоятельство сильно повлиявшее на мою, как бы сказал Фред, «галюцинаторную эротику» .Очень рано(лет в пять) я понял, что во мне перевес женского над мужским. Я был «мальчиком с характером девочки». Когда бабушка задумала воспитать во мне мужчину поркой – она не догадывалась какой ящик сексуальной Пандоры открывает.
Продолжим фрейдисткую линию: розга – подсознательный символ мужского полового члена, порка – подсознательный символ изнасилования.
В результате: женское моё подвергалось ежедневно (а иногда и несколько раз на день) НАСИЛИЮ ЖЕНСКИМ бабушки и мамы. Если прибавить к этому, что они предпочитали меня сечь всегда голым(«чтобы не только больно, но и стыдно было) и демонстративно не замечали моего торочащего призывно чилика, то получится та самая картина маслом. ЖЕНСКОЕ, НАСИЛУЕМОЕ ЖЕНСКИМ И ПОРОЖДАЮЩЕЕ МУЖСКОЕ.
Отсюда и истоки моих фантазий о безболезненной порке, безоговорочное принятие спартанства и болевого закаливания.
И не только.
Почувствовав свободу от страха боли, возвращаясь в мужское, я стал обожествлять ЖЕНСКОЕ, поклоняться ему, делать его своей религией, смыслом жизни.
В этом, кстати, многие трудности моей семейной жизни и причины четырёх браков.
Мои опусы о спартанстве (что очень легко заметить) всего лишь историческое прикрытие моего стремления к ИДЕАЛЬНОМУ ЖЕНСКОМУ.
Где-то в юношестве этот идеал сформировался окончательно: подруга, жена, любовница – гимнофилка дочерна загоревшая,со следами полосок от порки – бесстрашный и волевой спартанский мальчишка.
Если теперь вернуться к фрейдистким размышлениям о розге члене и порке – изнасиловании, станет понятно, что мой женский идеал, не что иное, как пробудившееся во мне и бурно развивающееся МУЖСКОЕ: эмонативно- агрессивное.
6.
Двигатель всех моих фантазий и представлений имеет физиологическую основу. Соединение в одной точке возбуждения, эрекции, оргазма и эякуляции.
Я точно знаю, когда это соединение произошло: летом 1957 года в Лиелупе на Рижском взморье. Врачи оправили меня туда лечить йодистыми испарениями от водорослей носоглотку. Целыми днями в своих поколенных сатиновых трусах я пропадал на пляже. Где-то через месяц стал коричневым, потом бронзовым, и, наконец, иссиня чёрным.
Аммиачный запах стояков – туалетов, закрытая на крючок дверь, снятые и повешенные на гвоздь трусы, белая,незагорелая полоса на теле…
Здесь исток моих фантазий. Я представлял себя одной из увиденных на безлюдной косе голых девчонок - сверстниц. Загорелых, облепленных искрящемся на солнце песком.
Слово «кончал «слишком неуклюжее и грубое для обозначения того, что я делал. Аммиак бил в нос, глаза слезились: я растворялся в нирване фантазий, плыл по ней медленно, торжественно, направляя и управляя рукою своим плаванием. Если бы меня спросили: кому или чему я хотел бы поставить памятник, ответил не сомневаясь – РУКЕ ВОЗБУЖДАЮЩЕЙ.
Без неё я был бы сирым, убогим, мещанским осколком после сталинской эпохи. В начале 90-х, на волне, наконец-то, дошедшей и до нас сексуальной революции, я выступал с лекцией перед студентами моего ВУЗа – Первого МЕДа: «Женские мастурбационные фантазии. Попытка классификации». В конце среди вопросов был и, заданный смутившейся и покрасневшей от своего нахальства студенткой:
- Как Вы стали таким?
Я тут же ответил: - Через самовозбуждение.
Ответ был расценён, как хорошая медицинская шутка. Между тем. Я говорил правду. С того самого лета 1957года я стал разыскивать материалы: статьи, фотографии, рисунки, скульптуры, вызывавшие во мне отклик – возбуждение. Далее по накатанной: эрекция, оргазм, эякуляция. Механизм требовал постоянного обновления, остроты чувств и был ненасытным.
Открою мою маленькую тайну: я никогда не пользовался чужими возбуждениями. И то, что называется порнографией, никогда не интересовало меня. Я искал всегда своё. Своё через детали, через заземлении фантазий в жизнь. Это своё и породило мои гимнастические фотографии и все съёмки детской наготы. Созданные по принципу аутоэротического конструирования: сначала фантазия, потом съёмка.
Для начала работы физиологического механизма, для возбуждения мне всегда было необходимо жизненное начало.Не,как жизнь, а сама жизнь. С подросткового возраста я всегда вводил в содержание фантазий элементы реальности.
Уверен: я бы никогда не уделял такое большое внимание спартанскому воспитанию, спартанским закаливаниям, что они возможны и необходимы н нашей современной действительности.
7.
Главное, основное в моих фантазиях и представлениях слово. Задолго до нейролингвистического программирования я научился заводить механизм возбуждения одним, главным словом, окружая его действиями, ситуациями из представлений.
Интересно проследить, как изменялись эти кодовые, или точнее, стартовые слова. Одни из первых:
- Снимай трусики!
Дальше цепь подкрепляющих, разогревающих возбуждение:
голая попка
злые родители
- Неси ремень!
обжигающий удар
вспухшие красные полоски на попке
- Простите! Я больше не буду!
- Я никогда не буду получать двоек!
полосатая попка
- В угол! На колени! До вечера!
Это время моего увлечения Мариной Сердюцкой – 4й класс. До эякуляции, а следовательно без жёсткой агрессивности.
***
- Сбрасывай всё с себя, до нитки!
- Шкуру спущу!
- Голышом наклоняйся!
- Руки на ноги, обхвати ими лодыжки!
- Буду сечь проводом, чтобы больнее было!
- Ори- не ори – своё получишь!
- До крови – обязательно!
- Напрягай попку сильнее, ещё сильнее, удар иначе не засчитаю!
тёмные, набухшие кровью рубцы
сорвала голос
– В угол, руки за голову, на горох, на всю ночь!
Пятый класс. Эпоха Оли Кириной. Вместе с начавшейся эякуляций – жесткость и временами жестокость.
***
- Становись в мостик!
- Шире, ноги, шире!
- Ещё шире!
- Совсем широко: полушпагат в мостике!
- Спереди оно больней и памятнее!
- Больно, будет ещё больнее!
- Кричи – не кричи – меня не разжалобишь!
- Кровь? Так как же без неё…
- Будешь увёртываться от ударов - буду сечь с солью!
- Простить? Высеку – прощу!
- Тоже мне королева! Снисхождения и жалости от меня не добьёшься!
- Кровь?!
- Сечь - не картошку варить!
Шестой класс – времена Иры Алексеенко
***
- Покататься на «кобыле» хочешь?
- Садись Обхватывай ногами. Я сейчас к ним груз подвешу. Какой хочешь: 50 или 100 килограммов?
- Руки за голову? Шкуру со спину и грудей спускать вот этой четырёхграной плёткой буду. Нравится она тебе? Когда сечь начну – понравится ещё больше!
- Садись, садись – это не кол: кресло истины и правды
- Чего орёшь сучка? Знаю – больно. Для чего ты здесь? Чтобы делать тебе больно, очень больно. Чтобы ты истекала кровью…
- Заткнись! Иначе по двести килограммов на каждую ногу привешу!
- Правда, хороший кнут? Специально для тебя…
- Вон ноги как торчат! Сейчас по ним палкой, палкой! А то отдыхаешь на кресле…
Седьмой класс – моя любовь – Женя Климова. Чем больше я в неё влюблялся, тем больше мучений в фантазии с ней происходило. Воистину жестокость не что иное, как спрессованная нежность!
***
- Что это такое? Клетка для непокорных наложниц. В ней растягивают вниз головою и секут,пока они не войдут в разум.
- Если не умеешь себя возбуждать, то орти тебя научит…
обязана удовлетворять своего господина во всём…
- Сечь?! До полусмерти будет мало…
- Станцуй – иначе подвешу к потолку и высеку так, что душа на кончике губ будет болтаться!
- Иди в бассейн, смой кровь, всё запачкаешь…
Это уже десятый класс – время написания «Воспитания любви» .Кого я представлял? Нину Павлюченкову из восьмого класса. Мои сверстницы виделись тётями на выданье.
ЭПИЛОГ
Фантазии и представления обслуживают оргазм. Количество оргазмов, которых они вызывают, говорит об их качественности,новизне, остроте восприятия.
Если исключить период до эякуляционный (до 11 лет) то количество оргазмов могло быть и было от 10 до 20 в день, а иногда(правда с головокружением) он доходило до 50.Фантазии играли в них минимальную роль. Обычное трение и реакция на него. С началом эякуляции количество оргазмов резко сократилось. Сначала до 10,апотм и до шести в день. Зато, это было уже не механическое укрощение «непослушного» удика, а с помощью всё тоё же руки открывание ВХОДА В ПОДСОЗНАНИЕ, извлечение из него представлений для оргазма.
Меня всегда и на собственном примере, и на приёме удивляло, что такое самовозбуждение даже в самых серьёзных сексологических трудах всегда рассматривается только, как попытка доставить себе удовольствие, «продлить через фантазии наслаждение». Это есть. Но не главное, скорее поддерживающее. Главное,что с помощью самовозбуждения заводится механизм извлечения из подсознания фантазий и наполненение его новыми, свежими. Механизм,который с началом сексуальной жизни ляжет в основу оргазмо- энергетического обмена.
Подозреваю, что та сексуальная культура, о которой мне прожужжал уши Игорь Семёнович Кон и подразумевает, такое отношение к самовозбуждению и оргазмам. У нас, как известно, «секса нет» и культуры сексуальной, тем более.Сегодня Мизулины и Милоновы, борясь с подачи откровенно не разбирающейся в сексологических проблемах власти за, так называемые «традиционные ценности», добивают её остатки. НАМИ ПРАВЯТ ИМПОТЕНТЫ!!!
Я и говорил об этом и писал десятки раз. Как об стенку горох! Они не слышат не потому - что не хотят, не могут, не знают что это такое. В стане вымирающей, которой по факту является наша, это более чем трагедия. Это – СЕКСУАЛЬНЫЙ ГЕНОЦИД.
После публикации о 8-летней гимнастке Анжеле Нурзалиевой , над которой тренер вместе с другими воспитанниками издевались в спортивном лагере («Раздевайся догола и вставай в вертикальный шпагат» , 23 сентября), в редакцию посыпались сотни писем читателей. Было среди них и такое: «Вот вы пишете про спортивную школу. А у нас в детском саду детей раздевали на виду у всех, чтобы наказать за непослушание...» Затем пришло еще одно письмо на эту же тему. Затем еще. И еще. Из разных городов. С жуткими подробностями. Выходит, «наказание унижением» прижилось в наших детских садах? Вот одно из таких писем. Прислано Ириной Витальевной (фамилию мы по понятным причинам изменили) из Калуги :
«...Мой Никитка ходит в сад с года и семи месяцев. Бабушки у нас работают, оставлять его было не с кем. А тут еще везение - группу малышей взяла симпатичная воспитательница Рита Викторовна. Она очень по-доброму занималась с детьми, старалась следить за всеми. И это несмотря на то, что в нашей группе нянечки не задерживались, и воспитательнице нужно было и свою работу выполнять, и зачастую нянечкину.
Никитка в сад всегда бежал с удовольствием - там у него друзья, там весело. А в старшей группе вдруг заартачился - стал закатывать истерики по утрам, дулся, замыкался в себе. Я думала: это он так свой характер проявляет, и тащила ребенка по утрам в группу, несмотря ни на что. А он приходил из садика и плакал. На вопросы отмалчивался.
Через несколько дней подруга, которая тоже водит дочь в этот детский сад, мне сказала, что Никиту воспитательница заставляет стоять голым на подоконнике во время тихого часа. Это ей дочка шепнула. Тут уж я поговорила с Никитой и заставила все рассказать.
Оказалось, наша Рита Викторовна ушла в октябре в декрет. Вместо нее взяли женщину постарше - лет сорока - Елену Семеновну. Она была пожестче, больше требовала дисциплины. Нам, родителям, это даже понравилось: перед школой хорошо, чтобы дети к правильному режиму привыкали. А Никита мой со своим характером - ест только то, что ему нравится. Как-то за обедом он отказался есть суп - он был с рисом, а Никита рис не любит. Котлету тоже поковырял и оставил. Елена Семеновна на него несколько раз прикрикнула, чтобы он доедал, а он отказался.
Тогда она схватила Никиту и начала при всех раздевать. Рубашечку отдала Мише, потому что тот всегда хорошо ест и слушается. Шортики - другому мальчику, колготки - какой-то девочке. Никита отбивался и плакал. А она продолжала. Майку сорвала и тоже отдала кому-то из детей. Затем стащила трусики. И в таком виде поставила перед всеми на подоконник.
Дети легли в кроватки на тихий час. А Никита все стоял на подоконнике зареванный и голый. Перед всеми. Елена Семеновна даже не разрешила ему прикрывать ручками его писю. Только через час воспитательница разрешила одеться.
Когда я его спросила, почему он сразу все не рассказал мне, он ответил: «Мне было стыдно».
Конечно, я тут же побежала к заведующей садиком, все рассказала. Она вызвала воспитательницу, поругала ее. А та даже не поняла, за что? Говорит: «Мальчик плохо ел, я хотела его заставить лучше кушать».
Я тогда перевела Никиту в другую группу. Сейчас он уже школьник. Ходит в первый класс. На уроках ему нравится. Но я часто думаю, забыл ли он то унижение? Как оно может дальше сказаться на его жизни? Я, например, никогда не забуду, что сделали с моим мальчиком. И никогда не прощу».
ПИСЬМА В ТЕМУ
«В младшей группе детского сада за какую-то провинность воспитательница сняла с меня трусики и поставила в палату к мальчикам. Мне было очень плохо и до сих пор плохо, когда вспоминаю об этом. Пытаюсь забыть и не получается, потому что обязательно находится очередная тварь, наслаждающаяся унижением ребенка».
Ольга. Самара.
«У нас в детском саду наказали мальчика. Его раздели догола, и он в ужасе бегал между нами, одетыми, и, как я сейчас понимаю, был в жесточайшем шоке. После этого я отказалась ходить в сад. Взрослые, что же вы делаете!»
Наташа. Санкт-Петербург.
КОММЕНТАРИЙ ВРАЧА
Евгений Кульгавчук, психиатр, сексолог:
В закрытые учреждения, такие, как детские сады, школы, спортшколы, иногда попадают люди с нарушениями психосексуального развития. Они готовы получать меньшую зарплату, но иметь возможность реализовать свои наклонности, используя, по сути, свою неограниченную власть.
Раздевание ребенка и выставление напоказ его наготы - это проявление садизма: если унизить, так максимально. Вполне возможно, такие педагоги-садисты в своем детстве нечто подобное испытывали по отношению к себе. Механизмы развития такого поведения могут быть разные: от позиции «вот вырасту, буду сильный - отомщу», до принятия такой формы поведения как нормы: «Меня унижали, и ничего, вырос. Теперь и я буду унижать». К сожалению, эта проблема бесконечна. Точно по таким же правилам распространяется насилие в семье - как социальная болезнь...
МНЕНИЕ ПЕДАГОГА
Анна Потанина, директор психолого-педагогического центра «Норма-плюс»:
Если бы подобное с ребенком случилось до двух лет, наверное, серьезных последствий для его психики не возникло бы. Половая идентификация происходит в 3 - 4 года: дети начинают различать мальчиков и девочек, обращают внимание, что они по-разному устроены. Описанное читателем «наказание унижением» может привести к двойной психической травме: малыш испытывает стыд и одновременно осознает, что над ним совершено насилие. Это может проявляться в кризисные возраста: в 7 лет ребенок будет плохо адаптироваться в коллективе, появится завышенная или заниженная самооценка, серьезные конфликты с окружающими. А в 14 лет, когда подросток начнет пробовать себя во всевозможных «геройствах», может появиться неадекватная оценка опасности.
Если вашего ребенка наказали таким образом, нужно срочно менять детский сад и добиваться самого сурового наказания воспитательницы. При этом ни в коем случае нельзя акцентировать внимание ребенка на произошедшем. Тогда психотравма, может быть, забудется.
Как вы считаете, что является причиной таких «педагогических методик»? Приходилось ли вам сталкиваться с «воспитанием унижением»?
Здравствуйте! Я недавно познакомился с одним парнем в поезде, он мне сказал, что пишет рассказы и исследует социальные вопросы детского воспитания. Он попросил меня рассказать про себя и свою семью. Выслушав меня, он хотел, чтобы я это же написал. Но я ответил, что не умею писать, и тогда он попросил у меня разрешения написать мою историю с моих слов. Впоследствии он мне ее прислал по почте, и я подтвердил все. Вот что получилось.
Итак, меня зовут Славик. Я живу в небольшом захолустном городе в Украине вместе с моим папой, мамой и братом-близнецом Денисом в двухкомнатной квартире. Мне 16 лет. Я и Денис были белокурыми мальчиками до 14 лет, а потом наши волосы стали темнеть, и сейчас они светло-каштановые. Папа работает преподавателем физкультуры в институте, мама учительницей младших классов в школе. Наши родители не ожидали появления сразу двух детей, тем более мальчиков. Поэтому живем мы скромно, без особого достатка, но средств на пропитание хватает и на летний отдых тоже.
Мой папа повернут на физическом воспитании, и когда нам с Денисом исполнилось семь лет, он предложил нам поиграть в одну очень интересную игру, которая называется Древняя Спарта. Мы тогда не понимали и не знали, что нас ждет. Главным условием игры было то, что выйти из игры было нельзя, и что она будет продолжаться долго. По малолетней глупости я с братом согласился. Да и отказаться тоже было нельзя, я так думаю. Своего папу мы любили, уважали и доверяли во всем полностью. Потом он нам рассказал о древней Спарте, какой там был строй и обычаи, какие там проводились соревнования и как воспитывали будущих воинов. Я с Дениской загорелся этой идеей, что мы тоже будем такими же сильными и смелыми, как настоящие спартанцы. Затем папа предложил придумать и принять общие правила, которым будем сами неукоснительно следовать. Впоследствии эти правила добавлялись на общем собрании семьи.
Первым правилом было закаляться физически. Поэтому я с Денисом должен был всегда, когда это возможно, стараться поменьше носить на себе вещей. Дома, если не холодно, мы должны ходить только в трусиках и босиком, хотя мальчики в Спарте вообще не имели никаких вещей и были все время голыми аж до 12-летнего возраста. Мы и так дома всегда ходили босиком и в трусах, поэтому с этим правилом быстро согласились. Во время приема душа мы должны обливаться холодной водой или вообще только ей и мыться. Купаемся мы с братом всегда вместе, чтобы меньше платить за воду, да и холодная вода намного меньше стоит.
Вторым неукоснительным правилом была хорошая учеба и поведение. Папа нам рассказал, что мальчиков-спартанцев, будущих воинов, наказывали розгами за всякие провинности. Он нас спросил, согласны ли мы принять это правило. До этого папа или мама нас только ладошкой по попе хлопали. Мы с Дениской замялись, по попе получать, тем более розгой, совсем не хотелось, но желание быть похожим на знаменитых воинов пересилило наши страхи. Тем более мы с ним учились уже во втором классе, а в первом никто из нас двоек ни разу не получил. Надо сказать, что учились мы не у мамы в классе, а даже в другой школе, потому как мама работала далеко от дома. И мы согласились на это правило, пообещав, что станем учиться еще лучше.
Со временем это правило обросло дополнительными требованиями и нюансами. Например, если кто-то в школе получал пару, то он должен был идти домой немедленно, не задерживаясь на гульки. Исключение составляло только посещение спортивных секций. Придя домой, двоечник должен был раздеться догола сам и приступить к изучению предмета, по которому схлопотал пару. Предложение получать наказание голыми мы с братом не сразу восприняли, но папа убедил нас, что это еще больше будет походить на обычаи и традиции древней Спарты, и мы согласились. Такому наказанному мальчику не разрешалось сидеть за столом - кушать он должен был стоя или на коленках перед столом, смотреть телевизор и тем более играть в игрушки или за компьютером. Комп у нас был один на двоих, старенький, стационарный, хотя родители приобрели для себя впоследствии ноутбук, но нам было запрещено им пользоваться. Приходилось делать уроки, стоя на коленках или сидя на корточках и писать на табуретке, которая до этого служила сиденьем. Такой образ жизни продолжался до тех пор, пока не исправишь двойку. А это можно было сделать только тогда, когда будет следующий урок по этому предмету. А он иногда бывал раз в неделю. Такая картина в нашем доме была не редкость, особенно в средних и старших классах, когда один может делать все, что ему захочется, после школы, играя за компом в трусиках, а другой, голенький, в коридоре на коленках за табуреткой учил уроки, надеясь исправить двойку. Наказанный должен был непременно находиться в коридоре, чтобы его можно было видеть со всех комнат, даже если никого дома не было. Выучив домашнее задание, по которому получил двойку, надо было продолжать делать другие уроки, тоже стоя на коленках или сидя на корточках. Непременным условием было то, что двоечник каждый день должен был не меньше часа непрерывно простоять на коленках за каждую полученную пару. На коленках надо было стоять смирно, не присаживаясь на корточки, не ерзая и не вставая. Если по каким-либо причинам приходилось вставать с коленок раньше времени, то потом надо было опять становиться и отсчитывать время с самого начала. Если час прошел, а ты еще не успел сделать все уроки, то можно было продолжать их делать, уже сидя на корточках, при этом можно было ненадолго вставать и ходить по дому по всяким делам. Если ты получил две пары, или первую еще не успел исправить и получил вторую, то ты обязан был отстоять на коленках два часа каждый день, пока не исправишь хотя бы одну пару. Сделав все уроки, наказанный мальчик должен был помогать по дому или сам управляться. Нам трудных заданий не давали, но подмести и протереть пол, убрать пыль, вымыть посуду, постирать и погладить свои вещи и начистить овощи для готовки мы умели.
Если вся работа была переделана, то можно было почитать книгу, но тоже сидя перед табуреткой на корточках. Нас с братом в таких случаях спасало то, что мы посещали очень много кружков и спортивных секций, которые необходимо было посещать. Сначала мы ходили в одни и те же кружки в начальных классах, а потом наши интересы разошлись. Я стал больше тяготеть к силовым видам спорта, Денька к таким, как гимнастика и атлетика. Но, даже если ты в течение недели и успел исправить двойку, и тебе разрешили надеть трусики и быть свободным во всех отношениях, в субботу провинившийся должен был идти в парк и нарвать себе лозин для предстоящей порки за двойку. Арифметика была проста, это тоже было одним из нюансов, с которым мы с братом так же согласились - за каждую двойку полагалось вытерпеть столько ударов розгой, сколько лет тебе исполнилось. Но это еще не все! Принеся домой розги, наказанный раздевался догола и становился в угол на коленки на столько часов, сколько двоек было получено в течение недели. На столько же часов провинившийся обязан был простоять и после порки в углу на коленках голеньким, предварительно убрав все ошметки с пола от розги. Если же был получен кол, то себе под коленки провинившийся должен был насыпать еще и гречки до и после порки, а также во время повседневного стояния на коленках, но такое бывало крайне редко. Руки можно было держать по швам до порки, после - только за головой, чтобы нельзя было руками успокоить ужаленную попку.
С парка надо было принести несколько лозин, минимум пять, папа выбирал из них на свое усмотрение. К ним тоже предъявлялись определенные требования, с которыми мы сами и согласились - они должны были быть гибкими, не ломаться при изгибе на девяносто градусов, не короче длины наших рук от плеча до кончиков пальцев и иметь толщину где-то с наш мизинец. Главным условием во время порки было не заорать. Если же это происходило, то нам полагалось получить еще дополнительные удары. Они тоже высчитывались по согласованным правилам. Если тебе полагалось, к примеру, семь розог, а ты на пятой заорал, то ты еще получал удвоенное количество от оставшихся, то есть еще четыре, а не две, итого получалось девять. Если мне было десять лет, и я умудрился схватить две пары в неделю, то мне полагалось двадцать ударов. Если я на пятнадцатом заорал, то мне еще всыпали десять. Если все же ты не перестаешь орать, то за каждый крик во время обязательных ударов тебе добавляют по аналогичной схеме. Во время дополнительных ударов кричать уже было можно, за это не накидывали еще дополнительных розог. При такой схеме мы терпели с братом изо всех сил. Нам разрешалось брать в рот что-нибудь, чаще всего свои трусики, чтобы легче было терпеть и не закричать. Но зато потом, нарыдавшись и отстояв в углу положенные часы, ты мог надеть трусики, мокрые от твоих слюней и соплей, и быть абсолютно свободным, если конечно ты успел исправить двойку в течение недели. Если же двойка была не исправлена, то наказание продолжалось, и наказанный мальчик оставался голеньким, пока не исправит двойку.
Такое правило о наказании за двойку впервые вступило в силу в нашей семье под новый год во втором классе, когда я получил первую в своей жизни пару и папа вечером, когда пришел с работы, подробно объяснил нам, что и как должно в таких случаях происходить. Тем же вечером я и остался голеньким и учил уроки на коленках, пока не исправил двойку через несколько дней, а в субботу впервые учился заготавливать для своей попы розги и получил их. Мы сначала сами честно это правило исполняли, даже если дома никого не было или были только мы вдвоем. Мы искренне верили, что таким образом закаляется наше тело и наша воля. Даже когда Дениска попал в больницу с желтухой на месяц и родители с работы поочередно ездили его проведывать, а я приходил домой сам и занимался домашними заданиями. Я очень переживал за брата, стал растерянным на уроках и получил пару, а на следующий день и вторую. Я тогда домой приходил сам, раздевался догола и честно отстаивал положенные мне два часа на коленках, занимаясь уроками, хотя дома никого не было. Когда кто-то из родителей приходил домой и спрашивал меня, сколько я уже отстоял, я честно отвечал, что стою уже полчаса, к примеру, и что еще должен отстоять полтора, хотя мог солгать, что отстоял уже почти все. Но я был честным, как и мой брат, и не умел лгать папе или маме, да и вообще никому.
Но, когда мы подросли, мы начали жульничать, и уже в классе пятом или шестом мы стали прикрывать друг друга. Придя домой с двойкой, мы уже сами не раздевались догола и не становились на коленки, а играли и забавлялись. Ближе к тому времени, когда кто-то из родителей должен был прийти домой, получивший двойку ставил свою табуретку в необходимое место, приносил учебники, тетрадки и все остальное и снимал трусики, но на коленки становился только тогда, когда слышался поворот ключа в замке. Родители, увидев такую картину, всегда спрашивали у провинившегося двоечника, сколько тот отстоял. Тот отвечал всегда по-разному, но при этом ему оставалось стоять всегда не больше 10-20 минут. У другого сына спрашивали - это правда? И тот всегда отвечал - да. Так нам удавалось водить за нос родителей больше года, но потом они купили себе ноутбук. Мы с братом сначала радовались покупке, но, как оказалось, напрасно! После очередного такого жульничества, когда Дениска стоял на коленках и его спросили, честно ли он все отстоял, а я подтвердил, то нас обоих позвали и отчитали, его за жульничество, меня за вранье. Оказалось, ноутбук записал все, что мы вытворяли дома, а мы этого не знали. Крыть нам было нечем, отпираться бесполезно - на видео были записаны все наши проделки с фиксацией времени. Мы понурили взгляд. С тех пор лафа для нас закончилась, ноутбук, стоявший в их комнате напротив двери, с которой, кстати, виден угол, где получивший двойку должен заниматься уроками на табуретке стоя на коленках, работал теперь беспрерывно, и нам запрещалось входить без лишней надобности в комнату родителей. Тогда мы с братом отхватили впервые ремня, да еще и вместе, да еще и не в субботу! Папа сказал нам, что за такое будет пороть нас до первой крови, как мальчиков-спартанцев на каком-то там алтаре. Но, подумав, изменил условие! Он приказал мне снять трусики и обоим лечь на диван таким образом, чтобы смотреть друг на друга, и сказал, кто первый закричит, тот получит еще десятку, а другой может встать, и стал пороть нас ремнем. Удары были сначала не такими болючими, как от розги, но со временем попка стала горячей, у меня, а потом и у брата полились слезы, терпеть было практически уже невозможно! В каком-то забытии сквозь слезы я заметил, что брат встал и ушел, а я получил еще обещанную горячую десятку! Я и сам не заметил, как заорал! Немного придя в себя и утерев сопли и слезы, я заметил брата уже стоящим на коленках в углу с руками за головой. Его попка была красно-синей, кое-где даже сизой, я не представлял тогда, что моя выглядела еще хуже. Сколько мы тогда отхватили - я не знаю даже, где-то после семидесяти я сбился со счета. Папа мне сказал присоединиться к брату в углу. Я проковылял и стал на коленки в угол возле брата. Папа тогда сказал, что если мы так прикрываем и выгораживаем друг друга, то это наказание мы теперь будем нести вместе до конца, пока мой брат не исправит двойку. И что с этой минуты будет только считаться началом наказания! Мы простояли вместе час и потом нас отправили в ванну и спать. Спали мы с братом в одной кровати, потому как на другую средств не было, да и ставить ее было некуда. Она была не большая, но две подушки и мы с братом там свободно влезали. Спали мы каждый под своим одеялом, но на одной простыне. Но через пять минут зашел отец, отобрал у нас одеяла и подушки, сказав, что мальчики-спартанцы вообще спали всегда голышом и только на циновках, а раз мы наказаны, то самое время и нам узнать, что это такое - спать без подушек и одеял.
Ту ночь мы проспали лежа на животах, отсутствие одеял было даже кстати поначалу, но ближе к утру стало зябко, и мы во сне обняли друг друга, чтобы согреться, и так и проснулись. Как назло, Денискина двойка могла быть исправлена только через четыре дня, после выходных. Все эти дни мы с ним вместе были наказаны. Приходили вместе домой, раздевались догола и становились напротив ноутбука на коленки делать уроки каждый возле своего табурета. И честно отстаивали так час, даже если уроки удавалось сделать быстрее. Потом убегали на тренировки. Родители к нам претензий не имели, когда вечером просматривали видео-отчет за день. Ночью мы спали без одеял и подушек, прижавшись друг к другу телами. Ближе к утру мы втайне от папы укрывались краешком простынки, на которой лежали. Что и говорить, в субботу мы с ним вместе, конечно же, и розог получили, причем по еще сине-красным попкам, от чего опять стали визжать как резаные, за что еще и добавочные отхватили. Было ужасно больно!!! Так нас отучили врать и жульничать. Ноутбук работал все время, даже тогда, когда никто не был наказан. Папа объяснил, что он исполняет роль охранного устройства, все снятое им видео отправлялось сразу на какой-то удаленный сервер, доступ к которому имели только родители, поэтому, если нас ограбят, то он запечатлеет лица грабителей. Было странно! Что у нас грабить-то? У нас с Денисом до сих пор нет простейшего телефона - даже перед сверстниками стыдно. На кровать денег не было, а на ноутбук нашли! Но перед нами они не отчитывались. Надеюсь, что ноутбук они купили не только для того, чтобы нас контролировать и караулить дом, а просто это оказалось удобным добавочным плюсом покупки. Да еще и осознание того, что видео с нашими голыми телами и выпоротыми задницами оказывались где-то в интернете, стало нас смущать. С тех пор мы, проходя мимо комнаты родителей, когда были наказаны и голыми, стали прикрываться ладошками, а становиться перед табуретками так, чтобы не было видно наших лиц и члена с яйцами. Хотя папу с мамой мы не стесняемся до сих пор.
Если кто-то из нас начинал болеть, то другого брата отправляли спать и делать уроки в комнату родителей, чтобы второй брат не заразился. Спать приходилось возле кровати родителей, потому как другого места просто не было. И, естественно, если ты в это время не исправил текущую двойку, то спать приходилось голеньким и без одеяла с подушкой.
Но, благодаря закаливанию, болели мы крайне редко. Днем двоечник тоже был обязан быть голым - как символ того, что мальчик наказан. Правда, спасибо родителям, если в дом кто-то приходил посторонний, нам разрешали уединиться в своей комнате, или даже надеть трусики, если нас кто-то хотел видеть. Даже если наказанный мальчик стоял в углу, когда кто-то приходил, ему разрешали перейти стоять на коленках в нашу комнату, но при этом стоять приходилось с самого начала. Это было на наш выбор - либо достоять остаток времени при посторонних, либо уйти в свою комнату и выстоять с самого начала. Хотя, стояние на коленках мы старались выполнить еще до прихода родителей домой, а мы двери сами никому не открывали. Кстати, нас приучали следить за своей одеждой - мы сами научились ее стирать, сушить и гладить, чистить свою обувь - это тоже было предметом контроля и наказания. Трусики у нас были только одни на каждого, у меня зелененькие, у Деньки - синенькие, поэтому, как только кто-то из нас становился объектом наказания, он сразу же их стирал, чтобы по окончании наказания одеть их чистенькими и сухими. Если мы не были наказанными, то нас заставляли их стирать по вечерам два раза в неделю - один раз в пятницу вечером, другой во вторник. Тогда приходилось спать голышом и идти в школу без трусов, если на утро они не успевали высохнуть. Папа также запрещал наказанному мальчику одевать их в школу, считая, что двоечнику они не нужны, а беречь их нужно. Мы их снашивали до нитки, понимая, как нелегко родителям нас накормить, не говоря уже о том, чтобы одеть. Нередко они были все в дырках, и хозяйство сквозь них бесцеремонно вываливалось наружу. Но для дома это было нормально. Лишь для плавания в бассейне нам купили плавки каждому, тоже разных цветов, и приказали их беречь. Мы их одевали лишь в бассейне, а из дома и домой зачастую шли без трусов, в одних шортах или брюках.
Лето для нас было сплошным праздником. У нас была дача, где мы всей семьей и проводили все лето, тикая от душных улиц города. Мы с Дениской все летние каникулы и жили у дедушки на даче, пока его не стало, когда нам было десять лет. С тех пор раз за лето родители стали нас брать с собой на море. Тогда я и увидел его в первый раз. Так как денег у нас было не много, то до Азовского моря мы добирались электричками восемь часов и селились в своей палатке на берегу. Продукты привозили свои с дачи, ловили рыбу и мидий, чтобы пропитаться, воду брали с местного родника - ух и холоднючая же она была! Так дикарями мы и жили пару недель недалеко от городского пляжа. Когда я впервые увидел море - радости моей не было предела! Такое большое, сверкающее на солнце - эта картина меня завораживала. И огромный широченный песчаный пляж. Странно, но я отчего-то в детстве думал, что все люди в море купаются голышом, как в ванной, но когда я увидел, что все люди купаются в плавках, я был в недоразумении! Плавок-то я с собой не взял, на мне были только застиранные дырявые трусики под шортиками, как и у моего брата. Мы спросили - а как же нам купаться? Родители сказали - ну, не в трусах же рванных. Разбив палатку в тени дерева, мы с Денькой долго мялись, не решались снять шортики с трусами, ведь кругом все люди, даже малыши, купались и загорали в плавках. Но потом жара и желание окунуться в такое огромное и ласковое теплое море пересилило нас. Мы подобрали момент, когда никого поблизости не было, подошли к кромке воды, оглянулись, сняли шорты с трусами и, прикрываясь ладошками, бросились в воду! Восторг переполнял нас, мы чувствовали море, и оно чувствовало нас, мы купались и резвились, брызгались и ныряли! Вдоволь накупавшись до гусиной кожи на теле и когда наши членики стали крохотными, а яйца спрятались глубоко внутри нас, мы вышли на берег погреться и не сразу осознали, что стоим голыми посреди других одетых людей - настолько наши чувства и сознание переполняли эмоции. И к нам стало доходить, что на нас решительно никто не смотрит. Мы переглянулись, озираясь вокруг - никто на нас пальцем не тыкал и не смотрел в нашу сторону. Надеть рваные трусики на мокрое тело мы не решились на пляже при всех и, подобрав наши шмотки, побежали к палатке, прикрываясь ладошками снизу. Мама дала нам по полотенцу вытереться и отправила на солнце греться. Мы вытерлись и легли на полотенца животом вниз. Через полчаса, проведенных на солнце, мы заметили, что наши писюны стали большими и набухшими, а яйца низко провисали, но мы уже этого почему-то не стеснялись. Что и говорить, через час мы уже без зазрения совести побежали голышом через весь пляж к воде, даже не прикрываясь ладошками, а держась за руки. За две недели мы ни разу не надели и нитки на себя и загорели как чертенята. За это время мы успели подружиться с такими же ребятами - вместе плавали и ныряли, по утрам ловили рыбу, а днем и вечером собирали мидий. Они рассказывали о себе, мы о себе, общались на разные темы о своем, пацанячьем. Правда, они были всегда в плавках, но нас это не смущало.
Родители же тоже всегда были в купальниках. Это было самое клевое время нашего детства. С тех пор мы каждое лето приезжали на это же место. Мы с Дениской по приезду всегда стеснялись только первую половину дня, а потом две недели проводили беззаботно и весело, загорая и купаясь, веселясь и гуляя голышом. Этим летом мы тоже там отдыхали две недели, правда, несколько лет назад мы стали отходить чуть подальше, чтобы я и Денис не стеснялись отдыхать голыми.
Остальное время наших летних каникул мы всегда проводим на дачном участке всей семьей. Мы с Денисом днем ходили на местную речку купаться и загорать, утром и вечером помогали родителям на огороде поливать и пропалывать грядки. На даче мы были всегда в трусиках, даже когда бегали в магазин на другой конец садового общества за хлебом. Мама нам трусики регулярно штопала, потому как они были старенькие и часто рвались от наших приключений, а покупать нам новые летом на дачу не было смысла - мы бы и новые порвали бы так же. У нас росло множество различных деревьев, мы любили по ним лазить, и есть их плоды прямо на ветках. Но нам как-то приглянулся соседский персик - его плоды были огромными и сочными даже на вид. И вот, нам тогда было уже по двенадцать лет, мы решили наведать это соседское дерево. Выследив, когда ближе к вечеру сосед уйдет с участка, мы перелезли через забор и забрались на это дерево. Едва сорвав по плоду и укусив их, мы увидели, как сосед заходит опять на участок через калитку. С испугу мы бросились спрыгивать с дерева и тикать и умудрились при этом поломать плодоносящую ветку. Со страха мы переметнулись через забор и кинулись прятаться в дом. Сосед это все заметил, и мы даже потом слышали, как он ругается на нас за поломанную ветку. Мы не придумали ничего лучшего, чем спрятаться в шкафу.
Оттуда мы и услышали, как пришел сосед и рассказал все нашим родителям, которым не составило большого труда нас отыскать. Вытянув нас за уши во двор, он стал перед соседом нас отчитывать и ругать. Мы стояли, потупив головы, с опущенным в землю взглядом. И сосед, и папа на нас некоторое время кричали, но потом папа спросил, знаем ли мы, что мальчиков-спартанцев беспощадно секли за воровство, вернее не за то, что они воровали, а за то, что попались на этом. Что и сейчас садят в тюрьму только тех, кто попался, а не тех, кто ворует. Папа был зол. Он кричал, что не потерпит, чтобы воры росли в семье. А сосед причитал, зачем же мы ветку сломали, мол, попросили бы, я бы вам и так с радостью дал бы персиков, что выпороть бы вас следовало бы. Потом папа сказал:
Ну что, негодники! Будем тогда вас по-спартански отучать от воровства. Идите, готовьтесь!
И мы побрели к ближайшему кустарнику, прекрасно осознавая, что порки не избежать, хотя сегодня была не суббота, когда нас обычно секли розгой за всякие проделки, случившиеся в течение недели. Нарвав для себя лозин, мы направились в дом.
И куда вы собрались? - спросил папа.
Ну, это... в дом. Там же будешь нас пороть?
Как тут? Тут же не на чем лежать, как ты будешь нас пороть?
Вы же любите по деревьям лазить, ветки ломать, вот на дереве и получите порку!
В это момент впервые наш взгляд был оторван от земли, и мы удивленно переглянулись с Дениской друг на друга, не понимая, что папа имеет в виду.
Как это? - недоумевающе спросили мы в один голос.
Как всегда, молча! И пусть только кто-нибудь из вас попробует заорать - запорю до смерти! А теперь прыгайте вон на ту ветку, цепляйтесь за нее крепко руками и висите.
Мы отдали розги папе, а сами подошли к указанной ветке и уже собрались подпрыгнуть, но он нас остановил.
А трусы за вас я буду снимать?
Мы с изумлением взглянули на папу, потом на соседа. Краска стыда залила наши уши и лица.
При соседе? Ну, пап...
Снимайте, снимайте, воровали-то вы у соседа, а теперь его стыдитесь? Лучше бы вам воровать было стыдно!!! Тоже мне, а еще хотите называть себя спартанцами! Там дети вообще не знали, что такое одежда, и пороли их почаще, чем я вас!!!
Опустив глаза и отвернувшись к соседу спиной, мы сняли наши трусики, бросили в траву и, подпрыгнув, уцепились руками за ветку дерева.
Спиной мы чувствовали, что сосед не спускает с нас глаз. Он, наверное, и не подозревал, что нас так легко могут выпороть за такое. Долго нам ждать не пришлось - первые удары были, как всегда, сильными и жалящими. Плохо еще было и то, что папа не сообщил нам, сколько ударов мы заслужили, а в правилах такого пункта тогда еще не было. Но мы терпели, стиснув зубы. Выдав каждому из нас первую двадцатку, папа остановился и предложил соседу тоже всыпать нам за поломанную ветку, но тот, на наше счастье, отказался и вообще собрался уходить. Приказав нам висеть дальше, папа пошел проводить соседа, извиняясь перед ним за нас. К нам долетели обрывки фраз, в которых папа обещал, что такого больше не повторится и что мы после завершения наказания сами придем перед ним извиняться. Они еще долго о чем-то разговаривали возле калитки, так что наши задницы немного успели отойти, но зато руки уже изрядно устали. Я собирал последние силы, чтобы не сорваться с ветки. Я уже молил Бога, чтобы папа поскорей пришел, завершил порку и разрешил нам спуститься с ветки на землю. Наконец, папа пришел и всыпал нам еще каждому по десять. Никто из нас не заорал, было только слышно учащенное дыхание, сопение и мычание. Все мое тело и брата было мокрое от пота. Наконец, папа разрешил нам отпустить ветку и прыгнуть на землю. Приземлившись, мы не знали, что нам делать. Обычно после порки нас посылали в угол стоять, но не стоять же на дереве или на земле на коленках, и мы ждали, что нам скажет папа. Однако к своим попам мы притрагиваться не решались - это было запрещено, и мы стояли по стойке смирно! Наконец, он сказал, что в угол нас сейчас ставить бессмысленно и что нас ждет другое наказание. Мы замерли в ожидании.
Берите каждый по пустому большому мешку и бегом сбегайте и наполните доверху их крапивой!
У нас аж рты пооткрывались! Зачем столько крапивы? Мы слышали, что ей иногда тоже наказывают, но для этого нужен только пучок для каждого, не более. Пока мы так раздумывали, папа нам крикнул, чтобы мы поторапливались. Подобрав наши трусики, мы собрались их одеть, потому как за крапивой надо было идти через полпоселка за окраину, но папа подошел к нам, выхватил их и сказал:
Мальчикам-спартанцам не положены трусики, тем более наказанным!
А как же мы пойдем-то? Голыми? Через все дачи?
Сумели к соседу пробраться, сумеете и за крапивой! Тем более уже почти стемнело! И быстро чтобы - одна нога здесь, другая там!
Схватив мешки, мы помчались к калитке. Выйдя на улицу, мы осмотрелись. Никого не было. Но чтобы нас голых не увидели через заборы, мы обернулись мешками как набедренными повязками и побежали на окраину. Надо сказать, что это оказалось не так просто! Мы ничего не взяли с собой, и нам пришлось ее рвать голыми руками. Это было ужасно больно - она жалила наши руки и ноги, касалась наших тел. Кое-как набрав два мешка, мы направились назад. Прикрываться уже было нечем и, чтобы как-то скрыть свой срам, мы несли мешки впереди себя, обняв их. Они были почти с наш рост. Уже порядочно стемнело, и нас никто не увидел. Если попадались встречные люди, то мы прятались под кроной деревьев, присев за нашими мешками. Придя домой, папа нас уже ждал, держа наши трусики в руках. Поставив мешки под тем же деревом, где мы получили по нашим голым попам розгой, мы встали смирно в ожидании дальнейших распоряжений, держа руки по швам.
Чего стоите, любители полазить по чужим деревьям? Цепляйтесь опять за любимую ветку. Но только теперь лицом ко мне.
Мы подпрыгнули и уцепились опять руками за ветку дерева. Папа продолжил нам объяснять.
Вы знаете, что мальчики-спартанцы всегда спали голышом на грубых циновках, которые делали своими руками? Циновок я вас заставлять делать не буду - вы уже и так приготовили себе ложе. Чтобы не замерзнуть, они прижимались плотно друг к другу, а если становилось совсем холодно, то они хлопали свое тело крапивой, чтобы согреться. Сегодняшнюю ночь в качестве наказания вы проведете под деревом, а чтобы вам не было холодно, я разогрею ваши тела крапивой! Все понятно?
Мы промычали в ответ. Деваться нам было некуда, папа был очень зол на нас, да и мы понимали, что сильно провинились. Тем более такого испытания нам еще не доводилось проходить, и нам было даже, в некоторой степени, интересно. Папа открыл один из мешков и нашими трусиками вытянул хороший пучок крапивы. Наши руки и ноги уже были обработаны крапивой, пока мы ее рвали. Папа обошел нас сзади и стал бить по нашим ужаленным розгой попам. Мы молчали, хотя и было дико больно. Не проронить ни звука было, как всегда, главным условием во время любого наказания - нам этого уже повторять и объяснять не надо было. После наших поп он стал хлестать наши спины. Она легче переносила жалящую боль крапивы, хотя стебли перегибались через наши тела и жалили бока и живот. Потом папа опустился ниже наших поп и стал обрабатывать бедра и ноги сзади. Мы стали вертеться и трепыхаться. Когда наши ноги выделывали танец боли, крапива умудрялась жалить и в наши дырочки. Это было адски больно. Доставалось и яичкам, и свисающим членикам, от чего они начали дико чесаться и раздуваться. Горело и чесалось почти все тело, но мы стойко терпели и не орали от боли, лишь изредка вздыхая и мыча. Потом папа обошел нас и встал перед нами. Наверное, увидев слезы на наших глазах, он сжалился и всего пару раз легонько ударил по ногам спереди и животу. Мы боялись, что он начнет сейчас хлестать и наши бедра спереди, и тогда сильно достанется и нашим яичкам и писюнам, которые уже стояли как солдатики с открытыми головками - а это было бы больнее всего. Но он этого не сделал. Кинув измочаленный пучок крапивы под нас, он потом оба мешка высыпал тоже под наши висящие ноги и разровнял крапиву равномерно по кругу где-то на пару метров.
Провисите еще двадцать минут, потом можете слезать. Но дальше, чем лежит крапива, вы выходить не должны. Спать сегодня ночью вы будете на ней, как настоящие мальчики-спартанцы! Посмотрим, достойны ли вы такой чести так называться. Если кто-то ослушается, то каждый из вас получит в два раза больше, чем сегодня уже получил!
Мы провисели, наверное, даже больше, чем двадцать минут, потому как часов ни у кого не было, да и опять чувствовать на себе ненавистную крапиву не очень-то и хотелось. Так, провисев, пока хватало сил, и руки уже совсем нас не держали, мы вместе спрыгнули с ветки и приземлились на крапиву. Ноги сразу опять обожгло. Мы подумали, что если стоять и не двигаться, то крапива нас не так сильно будет жалить. Так мы простояли в центре круга из крапивы под веткой дерева, наверное, еще пару часиков, пока нас не стало конкретно тянуть в сон. Кругом уже стояла тишина. Но мы видели, как из окна нашего дома за нами иногда мельком посматривали. Поняв, что стоять мы больше не в силах, мы решили попытаться лечь в крапиву и уснуть. Мы перед этим захотели пописать, но идти в туалет не решались. Тогда мы, отойдя на край круга из крапивы, стали писать, стараясь поссать как можно подальше, чтобы и запрет не нарушать, и в моче своей не спать. Затем, став в центр и обнявшись, мы медленно стали опускаться на крапиву. Сначала на корточки, а потом и на попу. Крапива обожгла наши больные зады, но не так сильно, как во время порки. Медленно мы стали ложиться на спину. Опять волна боли пробежала по всему телу. Но, если не ворочаться, то боль через время проходила. Так мы и уснули на спине, не ворочаясь и держась за руки. Но когда во сне ты неосознанно поворачивался на бок или живот, то крапива опять давала о себе знать, и ты просыпался от очередной волны боли. Так и была проведена эта кошмарная ночь, в которую мы почти не спали. Надо сказать, что нам действительно не было холодно, мы даже не прижимались друг к другу. Мальчики-спартанцы правильно делали, что согревали себя крапивой, это позволяло им не замерзнуть и выжить в экстремальных условиях.
Утром оказалось, что наши родители тоже не спали почти всю ночь, переживали за нас, но отменить наказание не решились в воспитательных целях. Они смотрели за нами и даже несколько раз приходили проведывать, но мы этого не заметили. Когда взошло солнце, мы проснулись и увидели папу на стуле возле нас, ждущего нашего пробуждения. Он спросил нас, как мы себя чувствуем, мы ответили, что хорошо. Жаловаться, как мы понимали, было не в обычаях мальчиков-спартанцев. Он нам сказал встать и подойти к нему. Мы встали и подошли. Он осмотрел каждого из нас с головы до ног, смахнул прилипнувшие листочки крапивы и ощупал все тело каждого. Затем отправил обоих в душ. Холодная вода остудила наши тела, но они по-прежнему продолжали местами чесаться. Мы терли наши руки, ноги и спину, но к попе не притрагивались, боясь нарушить запрет. После душа мама намазала наши красные спины, попы и ноги сзади какой-то мазью и позвала завтракать. За ночь краснота с других мест почти прошла, и больно было только сзади, так как мы лежали почти все время спиной на крапиве. После завтрака папа сказал, что нас ожидает последнее испытание. Мы должны были пойти и попросить прощения у соседа за вчерашнюю выходку. Он нам рассказал, какие слова говорить и как стоять. Извиняться мы должны были перед соседом стоя на коленках, держа руки по швам и глядя ему в глаза.
Мы понимали, что извиняться придется, но как-то позабыли об этом. Родители встали из-за стола, а мы с коленок, и убрали все, и помыли посуду. Мы мялись в нерешительности, не зная, что нам дальше делать. В квартире в городе в таких ситуациях мы обычно могли почитать на корточках, пока другого дела не было, а на даче нас так впервые наказали. Так, стоя на кухне, мы дождались, пока пришел папа и послал нас к соседу извиняться. Опять краска стыда залила наши лица. Идти к соседу голыми было почему-то все равно стыдно, хотя он нас вчера уже достаточно разглядел голеньких. И мы поплелись, опустив глаза в землю. Следом за нами недалеко следовал отец. Выйдя с калитки, мы посмотрели по сторонам, чтобы нас голых никто из посторонних не видел, и зашли в калитку соседа. Невольно мы прикрылись ладошками спереди. Постучавшись в дверь, нам открыл сосед.
Это... простите нас... - ком стоял в горле, говорить было не возможно, губы пересохли.
Вдруг из-за спины мы услышали цыканье отца. Посмотрев в его сторону, мы поняли, что забыли опуститься на коленки. Тогда мы с братом вспомнили, как должны себя вести во время извинения, и вместе стали прямо на пороге на колени, руки развели и держали вдоль туловищ. Самым трудным оказалось смотреть ему в глаза.
Простите нас, пожалуйста, - в один голос стали говорить мы, - мы бо... - вдруг за спиной соседа показалась девочка, его внучка, лет пятнадцати. Ее вчера не было, значит, она приехала только сегодня утром и даже еще не успела переодеться в дачную одежду.
Кто там, дедушка? - спросила она, выходя из-за его спины.
Да вот, внученька, озорники вчера персики надумали воровать, да еще и ветку сломали! Вот, пришли извиняться.
Пока ее дедушка говорил это, она остолбенело смотрела на нас, не отрывая взгляда, а мы на нее. Опять наши ладошки сами прикрыли наши членики спереди. Наши лица стали красными как рак, а уши загорелись так, что нам казалось, что с них сейчас повалит дым. Так, наверное, мы простояли секунд пять, но для нас это показалось вечностью. И лишь подзатыльник отца привел нас в чувства.
Ну, чего замолчали? Давайте уже извиняйтесь и дело с концом.
Кое-как пересилив себя, опустив опять руки и пролепетав не сложный текст извинения, глядя на соседа, нам разрешили идти домой. Встав и опять прикрывшись спереди ладошками, мы рысью помчались домой. Дома мы были в каком-то наваждении. То ли от того, что не выспались, то ли от перенесенной боли и переживаний. Мы бродили по саду и дому, не зная, куда себя деть. Ближе к вечеру папа нас спросил, почему мы еще голыми ходим, ведь он сказал, что это будет последнее, что мы должны были сделать. Мы переглянулись и, найдя свои трусики, надели их.
Так для нас тогда обернулась попытка кражи, и так нас с братом отучали от воровства. Мы дали сами себе и друг другу клятву, что больше никогда в жизни не будем воровать.
Английский приют
В то же доброе старое время существовал обычай, что богатые и знатные лица содержали в складчину приюты для бедных сирот обоего пола, где им давали бесплатно образование.
Понятно, что при воспитании их розги играли главную роль.
Я пользуюсь уставом одного из таких в Глазго в 1455 г. По уставу, попечительницами являлись жены и совершеннолетние дочери лиц, на счет которых содержался приют.
За нарушение школьной дисциплины и особенную леность дети обоего пола подлежали наказанию розгами. Но наказание розгами производилось не иначе как одной из воспитательниц, собственноручно. В экстренных случаях, правда, директор или директриса приюта могли собственноручно наказать провинившегося ребенка, но курьезно, что это не избавляло его все-таки от наказания розгами одной из попечительниц приюта за ту же самую вину.
Воскресенье было излюбленным днем, в который дамы-патронессы являлись в свои приюты, производили разбор поведения покровительствуемых ими детей и затем на особом общем заседании назначали каждому из провинившихся число ударов розгами, которое мальчик или девочка должны были получить.
Так как среди виноватых и подлежащих наказанию розгами были мальчики и девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет, то, по уставу, мальчиков могли наказывать только замужние дамы-патронессы или вдовы. Девицы же патронессы могли наказывать розгами только провинившихся девочек.
Миссис Бредон, подавшая петицию в парламент о запрещении телесных наказаний в приютах, в одном из которых она сама получила воспитание, а впоследствии вышла замуж за очень богатого и знатного человека, подробно описывает церемониал подобных экзекуций так: "Дамы и девицы-патронессы – приезжали обыкновенно около трех часов дня. Директор или директриса приюта встречали их, окруженные воспитателями и воспитательницами. Мы, воспитанницы и воспитанники, дрожим от страха, так как от нас ничего не скрывают; мы все видели, как в обе классные комнаты, одну, назначенную для наказания мальчиков, а другую – для наказания девочек, пронесли скамейки и целый ворох розог, уже связанных в пучки из длинных, толстых, распаренных в воде березовых прутьев, накануне срезанных с деревьев… Если бы члены парламента, пишет Бредон, – видели эти розги, то, конечно, не подумали бы, что они назначены для наказания за невинные проступки мальчиков и девочек не старше тринадцати лет. Такими розгами впору сечь солдат, а не детей!
Прошли при нас также четыре няньки и четыре сторожа, которые будут держать наказываемого или наказываемую.
Все провинившиеся за последнюю неделю стоят с грустными лицами, если не ревут, так как по опыту или по слухам знают, что их ожидает очень строгое наказание.
Патронессы немедленно по приезде собираются на заседание. На нем сперва директор, а потом директриса докладывают о проступках, и совет решает, какому наказанию подвергнуть виновного или виновную. Если назначено наказание розгами, то против фамилии проставляется число розог, которое совет нашел нужным дать. Так как у каждого воспитанника или воспитанницы есть штрафная книжка, в которую записывается вина и наложенное наказание, то совет, назначая число ударов, рассматривает еще и книжку. Если проступок повторится, то назначается большое число ударов, и виновного или виновную отдают для наказания даме или девице из патронесс, которые известны как наказывающие особенно сильно.
В приюте, где была Бредон, обычно давали девочкам не менее двадцати розог и не более двухсот; причем, если девочке следовало дать больше ста розог, то после ста ударов ей давали отдохнуть минут десять и затем добавляли остальное число ударов.
В каждую комнату ставили две скамейки, так что одновременно можно было наказывать двух человек. Мальчикам число ударов розгами назначалось не менее тридцати и не свыше четырехсот. Причем сразу им не давалось более двухсот, а делался антракт в десять минут, после которого всыпалась остальная порция.
Насколько были жестоки наказания, видно из того, что редкий раз обходилось без того, чтобы одного или двух из наказанных не снесли на простыне прямо из экзекуционной комнаты в приютский лазарет, хотя наказание производилось аристократическими женскими ручками.
Нередко за строптивость во время наказания розгами или какую-нибудь дерзость, сказанную от боли, патронесса давала максимум ударов уже без всякого совета или усиливала жестокость наказания, приказывая виновного или виновную держать во время сечения на весу или наказывая розгами, вымоченными в соли.
Я подвергалась очень часто наказаниям. Почему-то меня постоянно секла одна уже немолодая леди Салюсбери. Раз, возмущенная тем, что меня за грубость с нянькой решено было наказать восьмьюдесятью розгами, я ни за что не хотела просить прощение у присутствовавшей при моем наказании няньки и поцеловать у нее руку, как требовала наказывавшая меня розгами барышня. Мое упорство привело ее в бешенство, и она прибавила мне пятьдесят розог. Но когда я и после этого все-таки не хотела исполнить приказания леди, та назначила мне еще пятьдесят розог, причем велела державшим нянькам повернуть животом вверх и стала сечь меня розгами в таком положении. Тут я света не взвидела и с первых же ударов закричала, что согласна все исполнить. Но леди все-таки дала мне двадцать розог в таком положении, а остальные тридцать – приказав повернуть меня опять животом вниз.
Когда совет назначал всем провинившимся за неделю наказания, то их распределяли для экзекуции между патронессами.
Затем патронессы устанавливали между собой очередь, так как за раз можно было наказывать не более двух мальчиков и двух девочек.
После этого всех подлежащих наказанию розгами собирали вместе – мальчиков и девочек; тем и другим сторожа и няньки связывали руки веревкой.
Потом по два мальчика и по две девочки уводили для порки. По приводе в комнату для наказания, их раздевали и прежде, чем положить на скамейку, связывали веревкой ноги. Потом клали на скамейку, держа за ноги и под мышки, пока патронесса давала назначенное число ударов розгами. Так как одновременно пороли двух, то в комнате был страшный вой и крики, соединенные с разными мольбами и клятвами. За свое пятилетнее пребывание в приюте не помню, чтобы кого-нибудь высекли не до крови.
После наказания обыкновенно весь наказанный был вымазан в крови, и если не попадал в лазарет, то иногда несколько часов не мог ни стоять, ни сидеть. Я помню, что я не раз после наказания часа два могла только лежать на животе, в таком же положении приходилось спать иногда дня два-три. Если бы можно было показать девочку, вернувшуюся после строгого наказания, то у самого закаменелого человека сердце дрогнуло бы.
Шестнадцати лет я поступила в приют, где сама воспитывалась, на должность помощницы надзирательницы; в этом звании я пробыла более года и затем заняла место надзирательницы, на должности которой пробыла около трех лет, когда познакомилась с мистером Бредон и вышла за него замуж.
В женском отделении приюта было не менее восьмидесяти девочек, но иногда число их доходило до ста. Девочки распределялись для обучения на два класса – младший, в котором были девочки от десяти до одиннадцати и самое большее до двенадцати лет, и старший – в котором находились девочки в возрасте от двенадцати до тринадцати лет и, как исключение, четырнадцатилетние. Моложе десяти лет и старше четырнадцати в приют не принимали.
Столько же мальчиков и в таком же возрасте было и в мужском отделении нашего приюта, который считался самым богатым в городе. Действительно, патронессы средств не жалели.
Одевали, кормили и обучали детей превосходно. Может быть, из-за своей страсти к телесным наказаниям патронессы не жалели кошельков.
Помещение приюта также было роскошное. Если бы не жестокие телесные наказания, то лучшего нельзя было бы пожелать и для детей состоятельных родителей.
В приют принимались только сироты или брошенные дети обоего пола, но лишь вполне здоровые. Им давали очень хорошее первоначальное образование и обучали разным ремеслам, а девочек – рукоделью, домоводству и кулинарному искусству.
Цель этой петиции – обратить внимание членов парламента на жестокость телесного наказания и необходимость если не отмены его, то ограничения права патронесс наказывать детей столь жестоко. По-моему, следовало бы уменьшить число ударов розгами до пятидесяти для девочек и ста для мальчиков. Теперешний максимум – двести розог для девочек и четыреста для мальчиков – слишком велик.
Ради справедливости я должна сказать, что максимальное число розог, как девочкам, так и мальчикам, давалось в крайне редких случаях, за какой-нибудь выдающийся по своей порочности поступок. Обыкновенно же самое строгое наказание для девочек заключалось в ста ударах розгами и для мальчиков двести розог, изредка давали девочкам полтораста розог и мальчикам триста.
Но зато первая порция назначалась слишком часто. Наибольшим числом розог наказывали в среднем не больше двух-трех девочек в год и пяти-шести мальчиков.
Надо было видеть девочку, получившую двести розог, или мальчика, которому дали четыреста розог, чтобы убедиться в жестокости подобного наказания.
Если их не относили в лазарет, то у них, когда они вставали или вернее, когда их снимали со скамейки и ставили на ноги, был ужасный вид.
Было видно, что ребенок едва стоит на ногах, но сесть, от боли, тоже не может. В обязанности помощницы надзирательницы входило наблюдение за качеством и количеством розог, которыми заведовал особый сторож. Розги покупались экономом. Сторож, под наблюдением помощницы, вязал пучки для наказания мальчиков и девочек. Прутья для мальчиков брались толще, чем для наказания девочек. Связанные пучки клались в особые железные чаны, наполненные водой.
За полчаса до начала наказания или даже меньше, чтобы они были как можно гибче, их в присутствии помощницы вынимали и вытирали насухо. Концы пучков обертывались тонкой бумагой, чтобы не поцарапать ручек патронесс.
Патронессы, особенно главная из них, находили, что польза от наказания розгами зависит от качества розог, что мне с совершенно серьезным видом она объясняла, когда я поступила помощницей надзирательницы. Раз я была оштрафована на три шиллинга (всего около 1 р. 50 к.) за то, что она нашла розги недостаточно хорошо распаренными, негибкими и небрежно связанными в пучки. Сторожа прогнали за это из приюта. Новый сторож был специалист по этой части, и я больше ни разу не получала замечаний, а главная патронесса раза два-три хвалила меня. Дело в том, что, как объяснил мне новый сторож, нужно было смотреть, чтобы прут был не особенно толст, но и не тонок, чтобы он не резал кожу сразу, а причинял бы при ударе сильную боль, что составляло главное достоинство березового прута. Но необходимо было наблюдать за тем, чтобы прутья были срезаны со старых деревьев, с их верхов, где ветви тверже и эластичнее. Совсем молодые ветви годятся для наказания только очень маленьких ребят. Для наших же детей, как для взрослых, нужно, чтобы прут был достаточно твердый и хорошо хлестал кожу.
Надо было видеть, с какой заботливостью он вязал пучки или принимал от подрядчика прутья. Для девочек он выбирал прутья тонкие и длиной в 70 сантиметров, для мальчиков толще и длиной в 1 метр. По его словам, концы пучка из двух-трех прутьев должны быть тщательно выравнены, чтобы при ударе выдающийся против других конец прута не ранил преждевременно кожу, особенно, если такой кончик попадает на места, где кожа особенно нежна. Розги, которые приготовлял прогнанный сторож, вязались из сухих прутьев и плохо подобранных, почему патронесса и заметила, что они кожу царапают, но не причиняют максимума боли.
Накануне воспитатель с директором и директриса с надзирательницей вечером, когда дети ложились спать, собирались в комнате директора на совещание, куда и я, как заведовавшая розгами, приглашалась.
Тут составлялся список провинившихся воспитанников и воспитанниц, записывались вины в их штрафные книжки и делались предположения, какое количество ударов может назначить совет патронесс виновному и виновной. Надо заметить, что, по обычаю, каждым пучком розог давалось не более пятидесяти ударов, а затем пучок заменялся новым. За этим опять же должна была наблюдать я. Когда я была воспитанницей, то мы все это отлично знали и, пока нас раздевали, по числу лежавших на столике около экзекуционной скамейки пучков мы могли сообразить, сколько розог нам назначили. Число это не объявлялось. На том же столике стояли стакан и графин с водой, а также пузырек со спиртом.
Мне давался особый "наряд" приготовить столько-то пучков розог для мальчиков и столько-то для девочек. Кроме того, я обязана была иметь, во избежание штрафа, запасные пучки. Иногда случалось, что совет патронесс был особенно не в духе и назначал число ударов значительно больше того, что ожидали директор и директриса, – тогда приходилось сторожу спешно, пока наказывали детей, готовить пучки розог.
Регламент требовал, чтобы наказываемый мальчик или девочка клались на скамейку и привязыв
ались к ней веревками или держались сторожами и няньками за ноги и за руки, – выбор того или другого способа зависел от усмотрения наказывающей патронессы. Обязательно было всех, подлежащих наказанию розгами, приводить в экзекуционную комнату со связанными руками, а по приводе немедленно связывать ноги.
Впрочем, некоторые патронессы отступали от этого правила и наказывали детей, садясь сами в кресло, кладя виновного на колени и приказывая сторожу или няньке придерживать за ноги. Наконец, некоторые ставили свою жертву на четвереньки, садились на нее верхом и, зажав коленками, секли. Но это уже были отступления.
Я уже выше сказала, что допускалось усиливать строгость наказания за строптивость или дерзости во время самого наказания. Тогда виновного держали на весу и в таком положении секли розгами, что было несравненно мучительнее.
Наконец, иногда особенно жестокие патронессы, как было со мной, приказывали повернуть животом вверх и секли в таком положении.
Опять же ради справедливости должна сказать, что несмотря на жестокость наказаний, благодаря хорошей пище и уходу за детьми, вреда здоровью они не причиняли, хотя нередко бывало, что наказанная девочка или мальчуган проваляются после наказания несколько дней в лазарете.
Я заметила, что как только приводили двух девочек для наказания, у патронесс, чаще девушек, появлялось особенное возбуждение, глаза горели, пока девочку или мальчика, которых, как мы сказали, могли наказывать только замужние патронессы или вдовы, раздевали и клали или привязывали на скамейке. Особенно это было заметно у дам или девиц, наказывавших в первый раз.
Надзирательница и помощница должны были наблюдать каждая у своей скамейки, чтобы прислуга в точности исполняла приказания наказывающей патронессы. Они же обязаны были громко считать удары розог. При наказании мальчиков все это исполняли воспитатель и его помощник.
Совет патронесс, конечно, скрывал, что большинству из них доставляло громадное наслаждение сечь детей. Он объяснял суровость и продолжительность телесных наказаний, которым подвергал детей, только тем, что слабое наказание бесполезно, если даже не вредно, и что жестокое наказание розгами редко когда не исправит наказанного. С последним я сама должна согласиться, – по крайней мере для некоторых натур этот принцип был вполне верен.
"Массакра" для пятого класса
Перевод с английского Вовчика
Доброе утро, миссис Леланд и мистер Стрикхэнд, - приветствовала мисс Джеффрис посетителей в ее пятом классе. - Класс, что вы скажете?
Доброе утро, миссис Леланд и мистер Стрикхэнд, - проныли ее ученики, сидевшие за партами.
Доброе утро, класс, - сказала начальница Леланд.
Утро, утро, - пробормотал мистер Стрикхэнд, поднимая свой знаменитый черный кожаный мешок и ставя его на стол.
Только на прошлой неделе все младшие ученики с ужасом узнали, что в их школе снова, как тридцать лет назад, вводятся телесные наказания. Родители обсуждали это на собрании с новым дисциплинатором, мистером Стрикхэндом, которого миссис Леланд и мистер Джонсбери, начальница и директор школы «Уитни Скул», пригласили на работу. Ученики гадали, на что согласятся родители - до какого класса учителям разрешат наказывать их поркой. Каждый класс надеялся, что мимо них опасность пройдет стороной и что сечь будут только тех, кто помладше. Но вот вчера родители объявили им, что рубежом был избран пятый класс для девочек и седьмой - для мальчиков. Девочки-пятиклассницы чуть не запели - их решено не трогать, а вот мальчики-пятиклассники внутренне похолодели, потому что теперь им нужно было прилежно учиться под страхом розги два года. Каждый день с момента прибытия в школу мистера Стрикхэнда учителя стали угрожать им новым наказанием за плохое отношение к урокам. И вот мисс Джеффрис вызвала дисциплинатора, чтобы наказать двоечников в ее классе.
Начальница осмотрела классную комнату, где сидели очень подавленные мальчишки и спокойные девчонки.
Мисс Джеффрис сообщила мне, что за неделю, пока она с вами занималась, появился длинный список тех, кто плохо себя вел, - она посмотрела в бумажку. - Да, есть такие мальчики в этой комнате. Драки в коридоре, бранные слова, отказы от ответа домашнего урока... Есть проступки и больше этого, я уверена.
Миссис Леланд остановилась. Мисс Джеффрис улыбалась и не могла нарадоваться - когда еще ее классная комната была такой тихой! Правда, один мальчик, предвкушая наказание, уже заплакал.
Как все мальчики могут видеть... - сказал мистер Стрикхэнд, вытаскивая из своего мешка кожаное орудие в виде широкого закругленного ремня. Вздохи можно было услышать по всему классу. С помощью двух других взрослых дисциплинатор вытащил восемь бумажных мешков, открыл их и расставил по полу перед доской. Теперь уже несколько мальчиков всхлипывали. Все в школе знали о бумажных мешках.
Теперь каждый ученик должен был познакомиться с программой порки, согласованной с родителями на собрании. Счастливые должны были только увидеть это, а несчастливые испытать на себе. Вся снятая одежда должна была упаковаться в бумажный мешок. Наказанные мальчики должны были оставаться без штанов, а девочки без юбок, пока их мешок им не возвращался. Самые счастливые должны были получить мешки сразу после урока, несчастливые - через несколько часов в конце дня. Самым злостным нарушителям-мальчикам мешки разрешалось не отдавать - им велели сходить без штанов домой за родителями. Натягивая полы курточки и рубашки на бедра, они с позором должны были пересечь поселок, и только пришедшим маме или папе отдавали одежду сына.
Быстро и тихо, - приказал мистер Стрикхэнд, - каждый мальчик в этой комнате должен оказаться передо мной, найти мешок с его именем, если он есть, и встать перед ним.
Восемь мальчиков нашли мешки, на которых были обозначены их имена. Им пришлось остаться у доски.
Снимайте ваши туфли и ставьте их аккуратно за вашим мешком, - был следующий приказ.
Когда это было сделано, мальчикам было указано, чтобы они вынули рубашки из брюк. Дисциплинатор вынул портативный CD-плейер из сумки и сказал:
Когда начнет играть музыка, вы должны начать маршировать вокруг комнаты.
Некоторые из девочек хихикнули при этом заявлении.
Фредди, - указал дисциплинатор на мальчика, ближайшего к двери, - ты будешь идти первым, а все остальные будут следовать за тобой. Маршируйте, высоко поднимая колено.
Мистер Стрикхэнд включил CD.
Звуки марша «John Philip Sousa» начали трубить на весь класс. Униженные мальчики пошли вдоль класса. Маршировать их, конечно, никто не учил, так что проход был беспорядочным. Все снова вернулись к доске под хихиканье девочек в проходах.
А теперь брюки в ваш мешок, - последовала команда дисциплинатора. - Быстро.
Зная последствия, каждый мальчик с тяжелым сердцем выполнил приказ. Через минуту восемь нарушителей стояли в трусах.
Марш. Второй круг.
Еще раз девочкам пришлось похихикать - одетые снизу только в одни трусы мальчики снова прошли вокруг комнаты. Кое-кто из мальчиков был красный от стыда.
Я не знаю, почему у вас красные лица, - прокомментировал мистер Стрикхэнд. - Но знаю, что у вас вскоре станут красные попы.
Мальчики, маршируя, прибыли снова к своим мешкам,
Теперь снять трусы! - громко провозгласил мистер Стрикхэнд.
Несмотря на острое затруднение, мальчики начали один за другим тянуться к трусам. Самые нерешительные спускали их только тогда, когда соседи уже прятали трусы в бумажные мешки.
Теперь снова марш!
Голозадые мальчики, путешествующие вокруг классной комнаты, были встречены девочками, хихикающими, тихо смеющимися и шепотом выкрикивающими дразнилки. Понимая, что это усиливало стыд мальчиков, мисс Джеффрис решила не заглушать женскую часть класса.
Эй, - шепнула одна девчушка, - Мэтту трудно идти. Ему яички мешают!
То же самое с Майком, - отозвалась ее подруга.
А Эрик и Гарри, - сообщила третья девочка, - идут друг за другом, как паровозик, никак не расцепятся... Влюбились, наверное?
Вот интересно было бы, если бы всех мальчишек всегда пороли! - пробормотала четвертая.
Хорошо, - сказал мистер Стрикхэнд, когда опозоренные нарушители вернулись. - Теперь позвольте вашим туфлям возвратиться на ноги. Мальчики помчались делать это, надеясь, что наказание, может быть, окончено и начинается одевание. Но музыка не остановилась.
А теперь настает время ремня! - сказал дисциплинатор.
Мальчики уже сделали три круга вокруг комнаты. Чуть больше десяти минут им пришлось маршировать, причем последний круг они красовались со всеми секретами, которые обычно прятались в их брюках.
Фредди, Майк, Сэм, - приказал мистер Стрикхэнд, - наклоняйтесь на стол мисс Джеффрис.
Как только мальчики заняли эту позицию, поднявшись на цыпочки и лежа животами на высоком столе, мужчина посмотрел на миссис Леланд.
По двадцать ударов каждому, - объявила она.
Не медля, Стрикхэнд всадил первый удар по попе Сэма, извлекая крик боли. То же самое немедленно повторилось с Майком и Фредди. Сэм начал реветь после второго удара, а Майк и Фред захныкали, когда ремень приласкал попы в третий раз. Мистер Стрикхэнд продолжал, пока не хлестнул каждого мальчика десять раз.
Встаньте, - велел он розовозадым, плачущим нарушителям, - и постойте перед окнами, лицом к классу. Быстро!
Мальчики, всхлипывая, подчинились. Они стояли, прикрыв срам полами рубашек и беспокойно поглядывали через плечо - ведь в окно любой прохожий мог увидеть, что у подоконника стоит мальчик без штанов.
Энди, Эрик и Натти, ваша очередь, - провозгласил мистер Стрикхэнд.
Очень скоро и эти три лентяя получили такую же обработку ягодиц, как их предшественники. С теми же самыми результатами: крик, плач, розовые попы. После десяти ударов каждый тоже был послан постоять у окна.
Мэтт, Гарри, на стол! - скомандовал дисциплинатор. - Поспешите! Я не хочу, чтобы те зады у окна остыли.
Трясущиеся и уже хнычущие мальчики поторопились занять позу для порки. Еще раз остальной класс, учительница и начальница прослушали крик и рев мальчиков, посмотрели на покрасневшие зады. Мэтт и Гарри были посланы присоединиться к коллегам у окна.
Миссис Леланд и мистер Стрикхэнд тем временем завязали бумажные мешки, содержащие одежду мальчиков.
Мэтт и Фредди получат штаны и трусы после последнего урока, - объявила учительница. - Остальным придется идти домой за родителями, чтобы они полюбовались на вас.
Несмотря на слезы и сопли, некоторые мальчики еще и застонали при этой вгоняющей в отчаяние новости.
А теперь, - сказал Мистер Стрикхэнд, - берите в руки мешки и маршируйте за нами в офис миссис Леланд.
Процессия спустилась вниз по школьным холлам - миссис Леланд впереди, восемь голозадых мальчиков в середине, мистер Стрикхэнд с CD-плейером и ремнем сзади. После этого мальчики уложили мешки в шкаф и были отпущены обратно на уроки.
Мальчики, о’кэй, занимайте ваши места, - сказала мисс Джеффрис.
Каждый мальчик издал стон, когда выпоротая попа коснулась жесткого деревянного места на скамейке. Началась учеба. Девчонки хихикали, видя, как бесшанных мальчиков вызывают к доске, а они стараются натянуть рубашки и курточки на попы. Во время перемен они стеснялись выходить в коридоры, а над ними дразнились.
Через пятнадцать минут время ленча, - сказала мисс Джеффрис после четвертого урока, - теперь все наказанные должны написать короткие сочинения.
Мистер Стрикхэнд установил, что все выпоротые ученики должны писать короткий очерк о том, почему они заслужили наказание, как они почувствовали ремень и что сделают для того, чтобы их больше не драли. Если учителю не нравился очерк, порка повторялась и писать надо было еще раз. Этот процесс продолжался до тех пор, пока из-под пера наказанного не выходило удовлетворительное произведение. Стоит ли удивляться, что все вдруг начали учить правописание и грамматику!
По сигналу к ленчу восемь очень нервных мальчиков сдали свои бумаги мисс Джеффрис.
Мальчики, - сказала она, - после еды, подобно другим детям, вы можете поиграть в школьном дворе, пока я проверяю сочинения.
Пожалуйста, мисс Джеффрис, не надо... - попросил отчаянно Майк.
Нет, нет, идите.
Но... но все на улице увидят нас голых, - протестовал Майк.
А это не моя проблема, - ответила мисс Джеффрис, - что вы плохо учитесь и получили наказание. Перестань препираться, если не хочешь вторую порку прямо сейчас, - добавила она, помахивая увесистой линейкой.
Не-е-ет, мэм, - пошел на попятную Майк.
Тогда на обед, а потом на улицу, прямо сейчас! - приказала она, живо хлопая по голому заду Майка линейкой. Все мальчики поспешно засеменили к выходу из класса.
Девять очень счастливых девочек и восемь очень подавленных мальчиков возвратились в класс после ленча и прогулки. Мальчики вынесли все дразнилки от друзей из других классов. Мисс Джеффрис вошла, держа очерки двоечников. «Ни одно из сочинений не тронуло меня достаточно, - сказала она. - Мэри, отнеси все бумаги в мусорную корзину».
Очень скоро у ее стола стояло восемь мальчиков, смотрящих на класс. Она подошла к самому левому из них и сказала: «Ну что же, нагнись, пожалуйста, Эрик».
Эрик согнулся вперед и по его попе снова прошлась линейка мисс Джеффрис, покрывая и без того красные ягодицы новыми болезненными полосками. Удар за ударом возобновляли его рев, дергание его ног, в общем, его утреннее мучение. После еще десяти шлепков ему милосердно позволили встать и повилять задом, гарцуя по классу.
А вот руки от попы прочь, - приказала учительница, - не тереть!
Поодиночке каждый мальчик получил такую же обработку. После завершающей порки Майка она снова послала всех восьмерых за столы, чтобы написать новый, более длинный очерк.
Вторые сочинения мальчиков мисс Джеффрис отослала читать мистеру Стрикхэнду. Он быстро пробежал глазами листы, объявил пять приемлемыми, а Майк, Энди и Фредди оказались самыми несчастными. Один за другим, три мальчика оказались над столами и попробовали снова вкус линейки. В конце концов все трое непрерывно кричали, их красные зады не могли от боли садиться на скамейки и последний очерк они писали, стоя.
Мистер Стрикхэнд устал к концу дня. Порка мальчиков-пятиклассников была изнурительной работой...
Порка мистера Стрикхэнда была для пятиклассников очень плохой новостью. Она продолжалась долго, попы были выпороты ужасно больно, ягодицы были пурпурно-красными и болели весь остаток дня. Даже самые смелые и большие семиклассники, как оказалось, орали под хлесткими ударами подобно маленькому ребенку. Интересно, что на следующий день после школьной порки у всего класса мисс Джеффрис уроки были готовы на сто процентов.